Окаянный талант - Страница 40

– Умеешь ты леща кидать… Будем считать, что я польщен. Жаль только, что мне было неизвестно, какой я хороший, в студенческие годы.

– Ты все еще в обиде на меня?

– С какой стати? Что было, то быльем поросло. Мы чересчур разные люди, Милка. Я скучный тип. Хорошо, что мы не поженились. Ты все равно сбежала бы от меня через год-два. А то и раньше.

– Как знать, как знать…

Продолжить разговор им не дали. К Милке подошла одна из женщин (Олег уже забыл, как ее зовут) и они защебетали на тему, которая была ему совсем неинтересна. Поднявшись, художник прошел на кухню, чтобы перекурить. За ним потянулся и Хрестюк, все такой же грустный и отрешенный.

– Ты почему скис? – спросил Олег.

– Перевелись люди… Куда мы катимся? Раньше, бывало, придешь в компанию, так тебя затерзают – почитай стихи, да почитай стихи… А сейчас? Рядом с ними сидит поэт, а они все про риэлтеров, брокеров, процентные ставки… Никакой романтики. Как роботы. Только пью, жрут и бабки заколачивают. Они даже детей не рожают, чтобы не мешали жить красиво и без забот.

– Считай себя динозавром, уникумом. Так легче прожить. Каждая новая эпоха требует своих героев. Мы с тобой родились слишком поздно. Этим нужно и утешиться.

– Наверное, ты прав… Горюй, не горюй – все равно ничего изменить нельзя. Слушай, давай я почитаю тебе кое-что из новенького, поэму. Ты не против?

– Грузи… – Олег обречено махнул рукой.

Хрестюк принял вдохновенную позу и начал декламировать. Олег смотрел на него пустыми, ничего не выражающими глазами. Он отключился от действительности, ничего не видел и не слышал.

В этот момент Олег был очень далеко – в своей глубокой юности…

Глава 12

Пока обучение художественному ремеслу вел дед, Олег никогда не писал людей с натуры. Чаще всего он рисовал так называемые «гипсы» – головы скульптур и торсы античных героев.

В художественном институте ситуация была иная. Там очень много внимания уделялось именно занятиям с натурщиками. Олегу, набившему руку под руководством деда на «гипсах», такие упражнения казались семечками, которые он щелкал, что называется, походя.

Нередко преподаватели ругали его за небрежность в работе с живой натурой, но не могли не отдавать должное способности Олега улавливать малозаметные черты характера человека, которого он рисовал. Юный Радлов двумя-тремя штрихами буквально обнажал внутреннюю, скрытую от посторонних, сущность натурщика.

Из-за этой специфической особенности его художественного таланта некоторые натурщики отказывались ему позировать. А кое-кто и вовсе сменил род занятий, потому что такое поведение преподаватели считали капризом и жаловались руководству института.

Иногда Олегу казалось, что натурщики его просто боятся. А почему, по какой причине, – он не понимал.

Об этом знал дед. Когда Олег поступил в институт, он повесил ему на шею оберег с наказом никогда не снимать, в особенности во время работы с живой натурой. Оберег представлял собой хорошо полированный кусочек обсидиана, вмонтированный в серебряную оправу, представляющую собой переплетение языческих символов.

Когда старый художник был жив, Олегу поневоле приходилось носить эту неказистую с виду подвеску на грубо сработанной цепочке, потому что дед проверял наличие оберега почти каждый день. Чтобы к нему не было на сей счет вопросов от друзей-приятелей, юному Радлову приходилось застегивать рубашку на все пуговицы.

После смерти деда Олег сразу выбросил из головы его наказ и снял оберег. Увы, молодость совсем не родственница мудрости.

Правда, подарок деда он сменил на золотой фамильный крестик – к тому времени как раз подоспела мода на православие. Перелицованные коммунисты начали отстраивать храмы (нередко за свой счет, благо денег они наворовали в эпоху дикого капитализма более чем достаточно), которые когда-то развалили их партийные предки, и косяками потянулись замаливать грехи прошлые, настоящие и будущие.

А оберег на некоторое время нашел себе место в шкатулке, где лежали нитки, иголки, булавки, пуговицы и тому подобная дребедень, оставшаяся в наследство матери, которая ушла в мир иной за год до кончины деда…

По паспорту она именовалась Лиляной. Олег называл ее Ляной. И она просто обожала сирень, которая была ей очень к лицу. Может, потому, что ее имя как раз и происходило от болгарского названия цветка сирени – лиляк. Впрочем, и сама Лиляна была наполовину болгаркой – по отцу.

Настоящая любовь настигла Олега спустя год по окончании института, когда он поступил на работу художником в театр оперы и балета. Лиляна была балериной.

Восхитительное время! Никогда ни до того, ни после Олег не чувствовал себя таким окрыленным. Временами ему казалось (в основном, когда он возвращался с очередного свидания), что еще миг – и его тело станет легче воздуха, и он полетит, полетит… куда? какая разница.

Просто душа Олега жаждала полета.

Безумие любовной страсти напрочь лишило Олега свойственного ему благоразумия. Он забыл о наказе деда и решил сделать Лиляне ко дню рождения подарок – написать ее портрет. Олег изобразил девушку на фоне цветущего сиреневого куста в одежде цыганки – Лиляна была черноглазой, смуглолицей и с густыми пышными волосами цвета воронова крыла.

Но, похоже, главной его ошибкой было то, что он не надел на себя дедов оберег, когда Ляна ему позировала. Увы, Олег это понял слишком поздно.

Лиляна начала болеть спустя месяц после своего дня рождения. Это были ужасные часы, дни и недели. Никто не мог поставить ей диагноз. Медицинские светила только руками разводили – случай уникальный.